Представление о времени в Китае

А.А. Маслов Маслов А.А. Китай: колокольца в пыли. Странствия мага и интеллектуала.  - М.: Алетейя, 2003, с. -15. Нередко, говоря о восточных религиях или о китайских верованиях, мы вспоминаем «классические» религиозные системы, такие как буддизм или даосизм, рассказываем о формах поклонения, объектах веры и ритуалах. Значительно интереснее самоощущение человека в том пространстве сакрального бытия, которое он себе создал. Человек восточный мыслит не религиозными образами, не сопоставляет себя с Богом как с идеальной точкой, а стремится найти свое место в священном пространстве того, что он именует «историей». И поэтому китайцы обладают чрезвычайно развитым чувством истории, своего исторического бытия. Примечательно, что в отличие от многих других историческими предками и героями: Хуан-ди, Конфуцием, не только ощущая себя прямыми наследниками их мудрости, но буквально воспринимая их как родственников. людей или чередой фактов, хотя монотонные китайские династийные хроники создают именно такое впечатление. История была нужна прежде всего как описание прецедентов из жизни великих людей, тех случаев и примеров, которым надо следовать. Сам же прецедент превращался в доказательство правильности всех подобных поступков, которые совершались людьми последующих поколений. В древности тот, кого можно было бы назвать историком, обычно отвечал ритуалов. Например, такова была должность Лао-цзы, который в царстве Чжоу был «хранителем архивов», «библиотекарем». По преданию, именно к нему приезжал более молодой Конфуций, чтобы спросить о формах и сущности ритуала. Значительно позже сторонники конфуцианства расценивали факт встречи двух мудрецов как выдумку, однако в беседе этих двух людей нет ничего странного: у кого, как не у хранителя знания о ритуалах, следовало вопрошать Конфуцию о смысле выполнения древних обрядов? К тому же тогда еще не было ни конфуцианства, ни даосизма, были лишь Конфуций и Лао-цзы — люди, которые видели в ритуале возможность установления связи с духами предков, первых китайских мудрецов и обнаружения себя в пространстве священной истории. В древнейшие времена эти Люди, отвечающие за правильность диалога между человеком и духами, в надписях на гадательных костях изображались весьма характерным образом: рука, держащая небольшой лук и стрелу — символ священного «направляющего» руководства. Этот рисунок сильно трансформировался, но и сегодня он обозначает «историю» ( и). Итак, история — это священный проводник, данный в виде деяний великих правителей, первопредков и выдающихся людей. выражение «древность-современность» (гу цзинъ), указывая на соотнесение между древним прецедентом и следованием ему в наши дни. Это промежуток, где проявляет себя священное, это единственная возможность почувствовать и уловить присутствие духов предков в современной жизни, сакральную неслучайность всего происходящего. в Китае является возможность соотнести себя с историей, причем порою не с реальным историческим прошлым, но с некой мифо-историей, которая понимается как след деяний великих предков. Это могли быть деяния конкретных предков рода, семьи или клана, либо деяния великих первопредков Китая, таких как, например, Яо, Шунь, Юй, Чжоу-гун. Персональное самосознание в Китае заменялось обнаружением себя, своего места на историческом пути развития. И как следствие, историческая жизнь страны воспринимается как личная жизнь, событие в истории Китая — как событие личной жизни. Именно поэтому всякий факт истории, всякий обнаруженный артефакт, всякая археологическая находка столь высоко ценятся. Более того, во всех жанрах искусств сформировался особый «исторический стиль», благодаря которому ныне живущее поколение может соотнести себя со своими предками и духами прошлых поколений, вступив в контакт с ними. Например, в поэзии У1-У111 вв. формируются несколько стилей, которые обыгрывают историческую память, например: «стихи, что возвращают к древности» (хуай гу ши) или «стихи о вечности истории» (юнши ши). Традиционные китайские рассказчики (сяошор), на площадях рассказывающие отрывки из исторических повествований или эпизоды из славной древности, также внесли особый вклад в формирование исторического сознания. Древность живет в сегодняшнем дне и далеко не в одних рассказах, ибо ее носитель — это каждый житель Китая. И в этих рассказах и повествованиях, «исторических стихах» и картинах жизнь личности разбивается о вечность истории. Так, в средневековых «стихах, что возвращают к древности» автор, описывая, как правило, древние сражения, походы, деяния правителей, словно бы возвращал собеседника к тому идеалу, который выработала для себя китайская традиция. В «стихах о вечности истории» деяния современных правителей или политиков объяснялись через аналогии древности. Через древность оправдывались как добрые, так и злые деяния — все, что встречалось в древности, имеет право на существование. Познание истории заменило в Китае познание Бога, соответствие историческим аналогам — моральные уложения и религиозные предписания. В «стихах о вечности истории» часто использовался один и тот же прием: противопоставление славных деяний прошлого с упадком, мелочностью и духовной нищетой современных правителей. Примечательно, что расцвет этого жанра пришелся на эпоху Тан, которая как раз считалась одним из наиболее успешных периодов развития китайской цивилизации. Однако именно Ли Бо, Ду , Мэн Хаожань и другие поэты начинают с сожалением и неприкрытой тоской всматриваться в прошлое, находя прелесть даже в самых странных и нередко кровавых деяниях правителей прошлого. Тоска эта — всего лишь продолжение веры в то, что древнее величие не может быть хорошим или дурным, оно абсолютно уже само по себе. И человек нынешний должен сверять свои действия не с абстрактной моралью или предписаниями, но с предков. И здесь вновь звучит странный для западного сознания утилитаризм священного: если нашим предкам удалось довести до конца начатое, не важно какими способами, то уже само завершение дела говорит об их правоте и безошибочности. В китайском сознании история занимает место библейской морали и необходимости вечно сверяться с Богом. Китаец сверяется с историей, а поскольку она содержит в себе, вероятно, уже все возможные формы поступков, то он без труда обнаруживает оправдание любым нынешним деяниям. Ни философы, ни поэты не стремились морализировать историю или выводить из поступков древних какую-то дидактику. Сама история считалась безошибочной и полной великих деяний. Она же воспринималась как причудливая трансформация вечности в противоположность вечной неизменности природы. История понималась как поучительный спектакль на фоне «вечного возвращения» к исходному порядку вещей, как путь-Дао, который, трансформируясь, может воплотиться лишь сам в себя. Вряд ли стоит полагать, что китайцам просто нравилась история, как нам могут нравиться рассказы о древних полководцах или рыцарские романы. Для Китая же это всегда способ личной связи с древностью, освященный духами предков, которые жили в прошлые века. Такое использование святости истории неоднократно встречалось и в современном Китае. Когда, в частности, в 1972 г. развернулась кампания против бывшего министра обороны Линь Бяо, которого обвинили в попытке совершить государственный переворот, то его связали с критикой древнего мудреца, Линь пи Кун). Конфуция критиковали за то, что он якобы стремился, будучи ретроградом и проповедуя застойные ценности семьи, задержать социальное развитие государства. Линь Бяо, по аналогии, тоже был ретроградом, стремившимся отбросить развитие революционного Китая назад и пойти на соглашательство с ревизионистами и империалистами. Сама критика Линь Бяо была тем успешнее, чем теснее его привязывали к некому историческому контексту, найдя объяснение не самому поступку Линь Бяо, но кампании критики бывшего министра обороны, которого как-то сам Мао Цзэдун назвал своим преемником. С другой стороны, в начале 60-х годов XX в. группа писателей и историков, в том числе Дэн То, У Хань, Ляо Моша, в ряде газет публиковали поучительные рассказы из исторического прошлого Китая, рассказывали о честных чиновниках и дискредитировавших себя правителях, о неких правителях-болтунах, — при этом все читатели понимали, что в реальности за строками древней истории осуждалась нереалистичная политика Мао Цзэдуна и моральное разложение нынешнего чиновничества. В самом начале Культурной революции в 1965-1966 гг. удар пришелся именно по этим писателям и историкам, которые так эффективно использовали прием исторического прецедента. Один из парадоксов, если говорить о духовно-мистическом пространстве, заключается в том, что для китайского сознания не существует по-настоящему ревней истории, которая чем-либо принципиально отличалась бы от сегодняшнего дня. Безусловно, со строго исторической точки зрения в прошлом Китая можно выделить и архаическую древность, и средние века, и новое и новейшее время. Однако это будет скорее хронологическое подразделение, тогда как цивилизационного разрыва между эпохами не существует. Существует лишь абсолютное прошлое — некое магическое пространство, наполненное духами предков, с которыми через канал, именуемый «историей», следует установить связь. А вот нынешний период для Китая переживается всегда как неудача, как какое-то отклонение от канона древности. Даже победоносные походы могут восприниматься как проигрыши. Например, в своих сочинениях ученые во все времена критиковали любые военные походы современности — весьма причудливая гримаса «демократичной критики» в средневековье. Поэт и ученый Ли Ци (690-751) так описывает итоги походов в Центральную Азию, которые в общем были весьма успешными для Китая: Что ни год, кости воинов сжигают за границами, А те же, кому посчастливилось вернуться, Приносят с собой лишь жалкие винограда зерна. предками, с их духами, которые пребывают где-то рядом, в пространстве священного, но все же доступного. Китайский «благородный муж» не просто думает о мудрецах древности, но спорит с ними, учится у них, переживает за них, пытается понять их поступки. Для него эти давно ушедшие персонажи, многие из которых имеют полумифологический характер, являются вполне реальными, живыми людьми. Таким образом он непосредственно, читая книги древних и трактаты о древности, перелистывая «Канон песнопений» или слушая рассказы о деяниях Яо или Шуня, устанавливает связь с их духами. Более того — он должен даже подружиться с этими духами! Мэн-цзы (III в. до н.э.) сообщает: «Добродетельный служивый муж (щи) Поднебесной заводит дружбу со всеми добродетельными мужьями Поднебесной. Если же ему недостаточно дружбы с добродетельными мужьями Поднебесной, тогда он обращается к древним и ведет обсуждения с ними. Декламируя их стихи и читая их книги, хорошо ли не знать о том, что это были за люди? Вот для этого и займись обсуждением той эпохи, когда они жили. Это и будет называться «подружиться с людьми истории». Вот именно так — «подружиться с историей»! Китайский текст всегда очень точен и конкретен в своих формулировках, это мы нередко приписываем ему какую-то отстраненную философичность и созерцательность. Здесь же китайский мудрец предельно ясно говорит о том, зачем вообще надо изучать историю, — чтобы подружиться с людьми, которые когда-то жили. И ради этого китайцы из поколения в поколение изучали древние трактаты, стихи, песнопения, изречения. Рассматривая их не как некие части информации, а буквально как сакрально-молитвенные тексты, они устанавливали связь с духами их предполагаемых авторов. И дружили с ними. История в Китае не имеет познавательной глубины, это лишь нам кажется порою, что китайская история изучает